Не секрет, что мат в России в прошедшем XX веке обрел статус чуть ли не национального достояния, пытаясь утвердиться как неотъемлемый признак самоидентичности русского народа. Происходила героизация мата. Его представляли непременным фоном успешного выполнения особо ответственных задач, единственно возможным средством мобилизации как воинских подразделений, так и трудовых коллективов и, по сути, важнейшей духовной составляющей побед нашего народа в мирное и военное время.

Епископ Митрофан (Баданин)

***

С горечью приходится признать, что хотя сказанное, возможно, несколько и грешит преувеличением, но, по сути, поднимает большую морально-нравственную проблему, серьезную духовную беду, случившуюся с нашим народом в XX веке.
При этом, что скрывать, в наибольшей степени этим недугом поражены воинские коллективы – армия и флот.
Прошедшие в 1990-е годы тяжелые локальные войны очевидным образом показали, что никакой иной аргументации в словесном противостоянии с врагом, кроме дикого мата, у российского воина на сегодня нет. И эту войну слов и духовных ценностей, стоящих за этими «боевыми» словами, проиграли мы вчистую.
Так с горечью долгое время считал и я, автор этих строк, пока не познакомился с активным и весьма известным участником тех тяжелых событий на Северном Кавказе. Речь идет о легендарном «Чукче-снайпере», в прошлом бойце нашего спецназа ВДВ, а ныне священнике Русской Церкви отце Николае Кравченко. Именно настоящая мужская работа, которая досталась ему на войне, и очень важное слово, прозвучавшее в бою, привели его к Богу.

В январе 1994 года группа разведки нашего спецназа ВДВ, уходя от преследования отрядов чеченских сепаратистов, укрылась в полуразрушенном здании Госуниверситета Чечни, что недалеко от знаменитой площади Минутка. Здесь же на одном из этажей спецназовцы обнаружили бойцов нашей пехоты – это были пацаны «срочники» с капитаном во главе. Объединившись и заняв в здании круговую оборону, наши ребята вступили в тяжелый бой. Была надежда, что соседи услышат звуки боя и придут на выручку. Со своей неразлучной СВД лейтенант Кравченко делал все, что могло зависеть от отличного снайпера. И хотя эту работу он делал весьма успешно, ситуация неумолимо ухудшалась. Огонь и натиск «духов» нарастали, а наши возможности таяли…
«Через сутки стало понятно: подмоги не будет. Патроны практически у всех уже закончились, и нас все сильнее стало охватывать чувство обреченности, предчувствия неминуемой страшной развязки. И вот тогда я, наверное, впервые в жизни так явно, напрямую, взмолился к Богу: «Господи, сделай так, чтобы мы сумели вырваться живыми из этого ада! Если останусь жив – построю Тебе храм!»
Тут же пришла мысль: надо решаться на прорыв, и как можно скорее. Мы, офицеры, хорошо понимали, что эта отчаянная попытка вырваться безнадежна и, по сути, безумна, тем более с такими «вояками-срочниками», совсем еще детьми. Максимум, на что мы надеялись, – так это на то, что, может, хоть кому-то удастся прорваться и остаться в живых. Может, потом хоть расскажут о нас…
Все приготовились к этому броску в вечность. Вокруг нас враг непрестанно голосил свои заклинания: «Аллах акбар!», давя на психику и пытаясь парализовать волю.
И тут мы как-то разом решили, что будем кричать наше русское: «Христос Воcкресе!» Это было странное, подсказанное извне решение. Не секрет, что во всех крайних, предельных ситуациях войны мы обычно орали диким, яростным матом. А тут вдруг совсем противоположное – святое: «Христос Воскресе!» И эти удивительные слова, едва мы их произнесли, неожиданно лишили нас страха. Мы вдруг почувствовали такую внутреннюю силу, такую свободу, что все сомнения улетучились. С этими словами, закричав, что есть мочи, мы бросились в прорыв, и началась страшная рукопашная схватка. Выстрелов не было. Лишь звуки страшных ударов и хруст, боевые выкрики, брызги крови, предсмертные хрипы и стоны заколотых и задушенных «духов».
В результате мы все прорвались. Все до единого! Да, мы все были ранены, многие серьезно, кое-кто и тяжело. Но все были живы. Все потом попали в госпитали, но все и поправились. И я точно знаю, что если бы пошли на прорыв с нашим традиционным матерным криком – не прорвались бы, все бы там полегли.
Я стал священником и сейчас строю храм, работаю там же, в войсках. И теперь хорошо понимаю, что от слова, наполненного силой Божией, больше противника поляжет, чем от пули снайперской. И еще, что самое главное: тем же словом Божиим я теперь больше людей спасти смогу…»
Так почему же столь прилипчиво матерное слово и почему так трудно бывает отказаться от него? Что за сила живет в этих грязных словах? Откуда она черпается, где истоки той черной энергетики, воздействие которой ясно чувствует как сам матерящийся, так и объект его матерных поношений? Пора сказать правду о русском мате.

Много чего печального приключилось с нашей Родиной в прошедшем XX веке. Каких только социальных и экономических экспериментов, равно как и духовных опытов, не было поставлено над русским народом... Среди этого «наследия мрачных времен» оказалась и эта – особо прилипчивая – зараза, которая постепенно вошла в наш быт, в наши мозги и душу, цинично претендуя на часть российской «культурной традиции».
Тяжелое, грязное слово мата почти победило российский народ. «В России матом не ругаются – на нем разговаривают»… И действительно, матерное слово отвоевывает себе все новые территории, на которые еще совсем недавно вход ему был заказан. Еще в 60-е – 70-е годы XX века молодые люди никогда не допускали «крепких выражений» в присутствии девушек, строго оберегая девичий слух от этой грязи. Тогда еще срабатывал инстинкт сохранения рода, забота о здоровом потомстве.
Что же такое, собственно, есть мат? Мат с духовной точки зрения – это есть антимолитва… Эта разрушительная энергия обладает способностью вызывать в человеке привыкание, зависимость наподобие наркотической… Человек уже не может жить без этой подпитки, но плата за этот допинг непомерно велика – он лишает себя помощи Божьей.

Смерть и жизнь – во власти языка
Притчи Соломона. 18, 22.

Культурная традиция

Я сказал: буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешать мне языком моим; буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною. Псалтирь, 38,2